Самое печальное, что может происходить с историей, это когда из нее по конъюнктурным соображениям власти предержащие пытаются вымарать либо предать анафеме целый эпохальный пласт. Как правило, это сопровождается безудержным мифотворчеством и героизацией строго определенных событий и временных отрезков. На этом фоне еще большее уважение вызывают люди, которые оказались не по зубам мощной пропагандистской машине, которых нисколько не пугает злобный лай вновь испеченных "вождей", зараженных коричневой чумкой.

Паже — стрелковая династия

Когда началась Вторая мировая война, Алберту Паже, пареньку с Задвинья, не было еще и 18 лет. Отец Арвид Андреевич Паже, крестьянин Лифляндской губернии, в начале прошлого века был призван на службу в латышскую стрелковую дивизию царской армии, как его родной и двоюродный братья. Со стороны матери в этой же дивизии служили четыре из пяти ее братьев (младший еще был слишком молод), и все они погибли в тяжелых боях под Кекавой. Арвид Паже и его брат, участники Рождественских боев на знаменитой Пулеметной горке, остались живы. Но следы брата после октябрьских событий 1917 года бесследно затерялись в России. А двоюродный брат отца, Александр Паже, в свои 22 года в чине капитана и будучи командиром роты сибирских стрелков, героически погиб в декабре 1914 года на той самой горке. Позднее его прах был перезахоронен на рижском Братском кладбище.

"Для меня даже вопрос не стоял, на какой стороне воевать"

По словам Алберта, в их чисто латышской среде в Агенскалнской слободе к немцам всегда относились, мягко говоря, без особой симпатии. Вот что говорит сам Паже: "Не так давно на телевидение пригласили ветеранов последней войны с обеих сторон. И ведущий, молодой парень, задал мне вопрос "Ну как же так случилось, что вы, уже будучи студентом, пошли в армию к русским? Немцы ведь народ образованный, культурный и форма у них такая красивая". Я ему ответил, что у меня и вопроса даже не было, на какой стороне воевать. Ведь долгое время мы, латыши, были под гнетом немецких баронов, которых нас и за людей–то не считали. Меняли нас между собой на охотничьих собак или на дорогую курительную трубку. И тогда опять к нам возвращались потомки этой знати. В подростковые, мальчишеские годы мы все время были с немцами, что называется, на ножах. Тогда в Агенскалнских соснах жилого массива не было. Зато на песчаном пустыре было оборудовано футбольное поле с воротами. По соседству располагалось поселение немцев, их особняки, магазины, школа. Я учился в местной латышской школе. И мы после занятий шли играть на это поле в футбол. Если оно уже было занято немецкими школьниками, то обычно завязывалась драка за эту территорию. Прогнав немчуру, мы, несмотря на полученные в "бою" синяки и ссадины, гоняли мяч с удвоенной энергией до наступления темноты.

Еще были стычки в центре города, на улице Элизабетес. Здесь, между кинотеатром "Рига" и нынешней улицей Пулквежа Бриежа, немцы по вечерам прогуливались целыми семьями. Уже тогда немецкая молодежь появлялась облаченной в форму гитлерюгенда — короткие штанишки, белые чулки и повязка со свастикой на рукаве. Мы драк здесь не затевали. Ограничивались тем, что брызгали на их выглаженную форму чернилами для перьевых ручек. Такое отношение к немцам среди нас, молодых, было не случайным, складывалось в течение целых поколений. Родная тетя как–то поведала мне о том, как еще во время Первой мировой войны немецкий офицер в наглую, с ухмылкой на лице, завидев ее, тогда еще совсем юную, 16–летнюю девушку, идущую ему навстречу, справил малую нужду. Как будто она не человек, а какая–то скотина. Тетка это запомнила на всю свою долгую жизнь".

Дорогами войны

К июню 1941 года Паже учился на втором курсе вечернего отделения электротехнического техникума. Одновременно он, вступив в комсомол, работал старшим пионервожатым сразу в двух задвинских школах. Война застала его в летнем пионерском лагере на взморье. Вернувшись в Ригу и передав детей родителям, Паже вместе с другими комсомольцами, организованно, на велосипедах, выехал в Валмиеру. Там был сформирован добровольческий комсомольский истребительный батальон. Их группу срочно перевели в Раунскую волость, чтобы оградить местное население от айзсаргов, которые пытались наводить там свои порядки.

"Мы вернулись, и айзсарги тут же ушли в лес. Жизнь в поселке пришла в норму — открылись магазины, мастерские. Причем мы для этого особо ничего и не делали — не стреляли, никого не задерживали, а обеспечивали порядок самим своим присутствием", — вспоминает Паже. Но вскоре появились отступавшие части Красной армии, пришлось уходить и Паже с товарищами. Причем отходили они по окружной дороге. Местные жители предупредили ребят, что на основном пути "лесные братья" готовят им засаду.

С рижанами собирались уйти и несколько местных ребят, но родители, опасаясь нападения айзсаргов, их не отпустили. Уже после войны Алберт узнал, что вскоре их всех айзсарги выследили, арестовали и прилюдно, в присутствии родных, повесили. А вскоре казнили и их родителей. "Поэтому я не понимаю, говорит Алберт, почему бывшие легионеры и айзсарги так стремятся возложить цветы в свой праздник к памятнику, на котором начертано "отчизне и свободе". К этим словам эти "воины" не имеют никакого отношения, так как присягу давали не отчизне, а Гитлеру и клялись, что будут бороться не за свободную Латвию, а против коммунизма".

Впереди у Алберта Паже были тяжелое ранение под Москвой в начале 1942 года, госпиталь, работа диктором в латвийской редакции московского радио, а после освобождения Риги и на латвийском радио. Но это уже другая история. А эту сторону медали под названием "Жизнь" вы не найдете ни в нынешних учебниках истории, ни на страницах местных латышских газет и журналов. Зато байки о "борьбе за свободу" противоположной стороны в большом почете. И стоит ли удивляться после этого молодым представителям "свободных и демократических" латышских СМИ, которые восторгаются красотой мундиров офицеров СС.