Нелепо, когда язык, который предназначен быть хотя бы средством коммуникации, стараются сделать инструментом раздора. На мой взгляд, у нас это относится не только к русскому, но и к латгальскому языку.

Итак, 12 января 2007 года депутат Сейма Янис Тутинс смутил тогдашнего председателя парламента Индулиса Эмсиса тем, что произнес торжественное обещание депутата на латгальском. Индулис Эмсис не наступил тогда на горло латгальской песне Яниса Тутинса и сказал, что формально Янис пел правильно. Но все же председатель парламента счел необходимым сказать Янису Тутинсу, чтобы впредь тот говорил как следует. Тут же господин Эмсис дал статусную оценку латгальскому языку ниже, чем определено Законом о государственном языке.

В том же году Регистр предприятий отложил регистрацию общества «Latgalīšu volādys centris» («Центр латгальского языка») лишь потому, что регистрационные бумаги были поданы на латгальском.

А департамент Сената Верховного суда ЛР по административным делам в своем решении от 8 августа 2009 года сообщил, что законодатель отделяет «латгальский язык как разновидность латышского языка от латышского литературного языка». Департамент посчитал, что латгальский язык суть то же самое, что иностранный («документ, составленный на латгальском языке, следует приравнять к документу, составленному на иностранном языке»).

4 ноября 2014 года депутат 12–го Сейма Латвии Юрис Вилюмс опять–таки (первый раз он это сделал в 2011 году) произнес торжественное обещание на несколько упрощенном в сторону латышского латгальском языке. Тем самым он смутил Солвиту Аболтиню уже не первый раз. Солвита Аболтиня за это хотела прижать мандат Вилюмса. По–моему, комиссия Сейма по мандатам, этике и заявлениям справедливо поправила очередное заблуждение Солвиты Аболтини. Юрис Вилюмс получил мандат без дальнейших разбирательств и повторов.

Я тут нарочно упомянул не столько судьбоносные для латгальского языка события, сколько случаи, когда латгальский использовался, чтобы явить некий протест, или задавливался с целью унификации языковой ситуации. Полагаю, что и господин Тутинс, и господин Вилюмс произносили бы депутатское обещание «как полагается», если бы центральная власть вняла просьбам и требованиям латгальцев, касающимся устройства и развития Латгалии по существу (статус региона Латгалии на уровне самоуправления, статус регионального языка латгальскому).

Все еще в тисках

«Клятву депутата дам только на латгальском. Юридических оснований не принимать ее нет. Есть лишь предрассудки советской поры», — писал Юрис Вилюмс до заседания 4 ноября. Меня же насторожило то, что и в 2007, и в 2009, и в 2011, и в 2014 годах должностные лица для обоснования своей позиции использовали «теоретические мнения» авторитетных юристов, а не имеющие силу формулы и нормы права. В то же время, например, господин Вилюмс ссылался как раз на конституцию страны, на Сатверсме. И я считаю, что, развивая эту тему, следует опираться как раз на то, что действительно следует из Сатверсме. Одну из наиболее полных формул, определяющих масштаб рассуждений и необходимых действий по данному вопросу, на мой взгляд, дал юрист Янис Плепс: «Статус латгальского языка неразрывно связан со статусом Латгалии в государственности Латвии» (Jurista Vārds, 25.10.2011 г.). Не наши прихоти, допущения или стереотипы отношения к Латгалии должны править Сеймом, а заключения, которые следуют из разностороннего (политического, исторического, юридического, социального, лингвистического) и наконец–то честного изучения этой связи.

Уникальный латгалец, поэт Онтонс Слишанс в 2006 году написал, что «сейчас, когда Латвия — член ЕС, когда Латвия — член НАТО, пора начать говорить правду о Латгалии и ее исторически тяжелом положении, называя вещи своими именами». Онтонс резюмировал: «Латышское государство все еще старается удерживать все латгальское в рамках своего восприятия периферии и в тисках Великорижского превратного понимания». Чтобы исчезли причины полагать, что все именно так, как считал Онтонс, следует наконец–то перестать считать Латгалию форпостом Витебской губернии, а дозволить ей быть третьей звездой Латвии по существу.

Латгальский язык — не иностранный

Следовало бы помнить, во–первых, о том, что «латгальский язык при создании Латвийской Республики был признан одним из краеугольных камней основания латвийского государства, и эта установка последовательно почиталась и после прокламирования Латвийской Республики. Это дает основание признать, что у этой языковой единицы был свой определенный статус в нормативном регулировании Латвийской Республики. В нормативном поле латгальский язык начал подвергаться забвению или игнорированию лишь после переворота Карлиса Улманиса. Однако, несмотря на то что на практике латгальский язык игнорировался, следует сомневаться в том, что это лишило латгальский язык его юридического статуса и регулирования условий пользования им. (…)

Объявление латгальского языка (тем более — наречия!) иностранным языком не имеет под собой никакой юридической, лингвистической, а также и логической основы. Утверждение, что государственным языком надо признать только литературный латышский язык, следует признать ошибочным, поскольку оно не имеет нормативной базы. Латгальский язык соответствует всем требованиям литературного языка, и, среди прочего, он имеет соответствующие нормативным актам Латвийской Республики правила написания. (…)

Нет юридических оснований запрещать общение с государственными и муниципальными учреждениями на любом диалекте или наречии латышского языка. Тем меньше юридических оснований ограничивать общение на официально признанном подвиде латышского языка — латгальском языке. (…)

Следует изменить ошибочное отношение государственных учреждений и, правильно интерпретируя Закон о государственном языке, обеспечить то, что определено его третьей статьей. Также следует провести просветительскую работу с целью, чтобы понять, что употребление латгальского языка в общении является не только законным, но также укрепит латышский язык как единственный государственный» (юрист Агрис Битанс, Jurista Vārds,6.03. 2012 г.).

Во–вторых, следует помнить, что «латгальский язык был деградирован до диалекта по политическим соображениям. Язык народа, который дал название и государству, и его официальному языку, то есть латышскому языку, который сам является продолжением языка древних латгалов» (латгалец, языковед, коллекционер азбук Юрис Цибулис).

Латгальский все еще опасен

В четвертой статье Сатверсме сказано, что «государственным языком в Латвийской Республике является латышский язык». Но, в–третьих, «четвертая статья Сатверсме не есть лишь формально бюрократическое условие, она есть проявление верховного принципа национального государства, смысл и цель которого — определить взаимную идентичность языка госнации — латышей и государственного языка, чтобы латышская нация, включая все ее культурно–исторические составные части, могла бы «распознать» себя в «своем» государстве.

Из этого следует: чтобы выполнять эту функцию, четвертую статью Сатверсме следует интерпретировать так, чтобы она относилась и к латгальскому языку как к языку особой культурно–исторической части латышской нации.

Значит, упомянутое в четвертой статье Сатверсме понятие «латышский язык» включает в себя и латгальский язык как подвид латышского языка» (юрист Эгилс Левитс, Jurista Vārds, 2.11.2011 г.).

В декларации последнего правительства Валдиса Домбровскиса было записано желание «способствовать поддержанию и развитию культуры и языкового своеобразия регионов, укрепляя региональную идентичность как часть общенациональной идентичности. Поддержим богатство наречий латышского языка, укрепим латгальский язык как исторический подвид латышского языка». В декларации первого правительства Лаймдоты Страуюмы фразу, наполненную подобным смыслом, я не нашел. Смысл куда–то пропал. В декларации же нынешнего правительства выражено желание способствовать «росту Латгалии и приграничных территорий, заботясь о доступности этих территорий и доступности публичных услуг». Я в этой фразеологии трех правительств усматриваю отрицательную динамику. Все большее превращение конкретных намерений в общие места. В отписки и показушные реверансы без целенаправленной и последовательной региональной политики. Тем более политики, где решающее слово было бы за самими регионами.

Очевидно, словесный блуд по отношению к Латгалии все еще милее действия. Я без особого труда нашел, что за двадцать лет на конкретные предложения латгальцев по развитию и устройству края в целом (решения съездов, конференций, планы отдельных самоуправлений) как минимум пять раз центральная власть отреагировала примерно следующим образом: «Ах, ну что вы опять суетесь со своими предложениями не вовремя. Подождем до лучших времен». Пока «лучшие времена» для того, чтобы выполнить по отношению к Латгалии хотя бы то, что ей некогда было обещано, похоже, не наступили.

В свое время Сеймом также были отвергнуты предложенные «Центром согласия» поправки к закону о свободном развитии и праве на культурную автономию национальных и этнических групп Латвии. Поправки предусматривали для латгальцев такую же государственную защиту и степень ответственности государства, какую, согласно закону, имеют ливы. Можно бы все списать на то, что подобное предложение исходило от оппозиции, но ни одна из «правильных» и на словах любящих Латгалию партий ничего в подобном духе не предлагала и поддерживать начинания некоторых латгальских негосударственных организаций не собиралась.

К сожалению, отнюдь не только темные и необразованные политиканы выступали против того, чтобы Латгалия определялась в соответствии с решениями и обещаниями времен становления государства. Известнейший латышский лингвист Янис Эндзелинс в свое время сказал: «Говорить о латгальском языке лингвистически неправильно и политически опасно». По–моему, как раз эта точка зрения по отношению к Латгалии (и не только по отношению к латгальскому языку) на официальном уровне остается довлеющей и поныне.

Увы, неверие в то, что жизнь в условиях многообразия собственных, в том числе языковых, ценностей делает нас сильнее и дееспособнее, убежденность, что сила зависит от унификации больше, чем от свободы пользования своим уникальным культурным опытом, присуща и многим латгальцам. «Я помню, что писала одна латгалка, учительница латышского языка и литературы, в местной газете. А именно — не надо пребывать в узости своей комнаты и изучать в школе латгальский язык, потому что это будет помехой на пути поступления в вуз. Неужели где–то найдется хоть один человек, для которого единственным препятствием на пути поступления в вуз было знание латгальского языка? Остался ли кто–либо в тесноте своей комнаты из–за того, что знал язык своей матери? Знание родного языка является точкой опоры для осознанного (!) освоения других языков.

Иногда кажется, что некоторым очень хотелось бы, чтобы латгалы были подобны овцам, которые в слепом повиновении, с опущенными головами плетутся в тот загон, который им с превеликим удовольствием отвели ангажированные языковедши и близорукие государственные мужи» (Юрис Цибулис).

К этому я могу добавить лишь то, что отношение даже к минимальной инаковости в якобы своей среде и для парламента этого созыва, скорее всего, будет оставлять желать гораздо лучшего. Это относится не только к латгалам и не только к языкам. Как только от верхушки парламента потребуются хотя бы минимальные усилия для понимания чего–либо, что не соответствует официальным стандартам восприятия, из президиума Сейма на правильном латышском литературном языке прозвучат слова отрицания. Слова, исполненные в высокомерном наплевательском тоне — мы этого не понимаем и понять не желаем.