Автор книги Jauno latviešu valoda, анекдотов про «среднего латыша», философ Илмарс Шлапинс рассказал «Открытому городу» о тайных пружинах латышского национализма и особенностях латвийской интеграции.
Прочитав книгу, корреспондент «Открытого города» удивился тому, что из всего богатства русского языка латышский новояз впитал в себя лишь жаргон русского криминала. Почему, спросили мы у автора.
«Ничего удивительного, — пояснил он. — В разговорный язык довольно часто просачиваются термины из маргинальных слоев. Эти слова выступают в роли эвфемизмов — своеобразных заменителей латышских слов, когда очень хочется сказать что-то плохое и обидное, даже ругнуться, но чтобы это звучало… не так обидно. И тогда берется подходящее случаю слово из другого языка».
Однако теперь, по наблюдению Шлапинса, у языковедов появилась новая боль — новояз ЕС, на котором говорят в еврокомиссиях, пишут регулы, подают запросы на финансирование.
«Пострашнее советского будет! Всякие «кохезии», «репродуктивное здоровье», «за гражданское общество»… Если не знать, то вообще непонятно, о чем речь. Эти штампы проникают в наш язык через политиков и чиновников, которые хотят казаться умнее.»
Илмар Шлапинс объяснил и еще один феномен, с которым сталкивались русские, не очень хорошо владеющие латышским – нетерпимость собеседника к разговору с ошибками.
«Желание принадлежать к чему-то особенному свойственно людям. И чем группа меньше, тем это чувство более обострено. Большинство латышей очень трепетно относятся к тому, говорит ли человек с акцентом. И заметный акцент вернувшихся из Америки и Австралии соотечественников порождал некое отчуждение.
Интересно, что грамматический нацизм — тяга к языковой чистоте — зародился в Латвии в 50-60-е годы прошлого века. В среде советских языковедов, которые родились и выросли в независимой Латвии. У них были особые требования к произношению и грамматике. Тогда и приняли, что земгальский латышский — самый правильный, литературный. А вентспилсский диалект или, не дай Бог, латгальский — выкорчевывали». То есть интеграция пробуксовывает даже на уровне латышей, согласен Шлапинс. Многие латыши, по его мнению, использовали этот термин в очень узком смысле. Даже в превратном: как введение русских в латышское общество.
«Некоторым это не нравилось — они считали, что русских вообще не надо никуда вводить, пусть лучше уезжают. Те, кто соглашался с необходимостью интеграции, решили, что русские должны стать латышами — активно заговорить по-латышски, отправить детей в латышские сады и школы, а со временем забыть русский вообще. Такая милая утопия».
На самом деле слово «интеграция» означает совсем иное, — говорит Шлапинс, это сплочение разрозненных частей. «Скажем, если ваза разбита, то интегрировать ее можно, склеив все осколки, а не вводя один осколок в другой. Так что интеграция — совсем иной процесс, чем тот, которым занимались наши политики последние 15 лет».
Автор книги сделал неожиданное признание: «На самом деле — многие подсознательно не хотят, чтобы русские говорили по-латышски».
На вопрос, каково же, по его мнению, решение проблемы, он ответил: «Думаю, что решение проблемы во многом связано с многоязычием. Чем больше языков будут знать жители Латвии, тем лучше. Важно обучать латышских школьников русскому языку, наравне с английским и немецким. Тем более что большинство русских школьников латышский знают, а вот молодые латыши с трудом понимают русский. А чего люди не понимают, того боятся».
«Особый статус латышского языка в Латвии — вообще довольно странное явление, — считает латышский философ, — по сравнению с другими странами, где есть понятие официального языка, у которого нет особых привилегий, зато есть обязанности. Зачастую таких официальных языков даже несколько. Просто потому, что так удобно — на них разговаривает большинство людей».
Однако по его словам, в Латвии в 90-е годы решили, что латышский язык надо занести в Красную книгу и защищать, как умирающий. И это не сработало на пользу интеграции общества.
«Главный аргумент латышских националистов: если русский использовать наравне с латышским, то русский победит. Тут любят приводить в пример советские времена: если в трудовом коллективе или на собрании есть хоть один русский — все начинают говорить по-русски. Но, по-моему, эта практика давно себя изжила. Как-то на радио Naba мы провели эксперимент: я вел передачу только по-латышски, а мой соведущий — по-русски. Это был интересный тренинг. Почему бы не использовать это в жизни?»